партией, собрал 600 000 подписей.5 В восточных провинциях польские требования национального восстановления вылились в День бокса 1918 года в восстание против немецких властей в провинции Позен, и вскоре боевые действия там переросли в полномасштабную партизанскую кампанию.6 Кроме того, были веские причины полагать, что новой Германии будет лучше без Пруссии. Даже после территориальных аннексий, навязанных Версальским договором,7 Пруссия оставалась самым крупным немецким государством. Память о доминировании Пруссии в старой империи наводила на мысль, что непропорционально большие размеры государства могут стать бременем для новой Германской республики. В докладе, подготовленном рейхсминистерством внутренних дел под руководством либерального конституционного юриста Гуго Прейсса в декабре 1918 года, отмечалось, что сохранение существующих государственных границ в Германии не имеет смысла, поскольку они не имеют никакого отношения к географии или удобству и являются "лишь случайными конструкциями чисто династической политики". В докладе был сделан вывод, что конец прусской гегемонии над Германией должен означать расчленение Пруссии.8
Однако прусское государство выжило. Умеренное социал-демократическое руководство придерживалось политики преемственности и стабильности. Это означало, в частности, отказ от доктринальной приверженности унитарному республиканскому государству и сохранение все еще функционирующих структур прусской администрации. 12 ноября 1918 года революционный Исполнительный совет Рабочего и солдатского совета Большого Берлина издал приказ, согласно которому все административные учреждения общинного, провинциального и земельного уровня должны были продолжать свою работу. На следующий день Совет выпустил манифест под лозунгом "К прусскому народу!", в котором объявил, что новые власти намерены превратить "реакционную Пруссию прошлого" в "полностью демократическую народную республику". А 14 ноября было сформировано коалиционное правительство Пруссии, в которое вошли представители СДПГ и левосоциалистической Независимой СДПГ (ЮСПД). Государственные служащие способствовали этому переходу на местном уровне, заверяя рабочие и солдатские советы в том, что они верны не отпавшей монархии, а прусскому государству, перешедшему под революционную опеку.9
Национально-революционное руководство не имело принципиальных возражений против дальнейшего существования прусского государства.10 Предложение Прейсса о расчленении Пруссии для создания более строго централизованной национальной структуры не нашло поддержки. Неудивительно, что министры СДПГ и СДПГ, которые теперь осуществляли совместный контроль над Пруссией, вскоре обрели чувство собственности над государством и стали решительными противниками централизации. Даже национальный Совет народных представителей отверг точку зрения Прейсса (за исключением его лидера и впоследствии президента Фридриха Эберта, уроженца Бадена).11 Социал-демократы также считали единство Пруссии лучшим противоядием от сепаратистских устремлений в Рейнской области. Они опасались, что отделение от Пруссии в конечном итоге будет означать отделение от самой Германии. Ввиду французских планов на западе и польских аннексионистских целей на востоке, утверждали они, автономистские эксперименты только сыграли бы на руку врагам Германии. Поэтому безопасность и сплоченность Германии как федеративного государства зависели от целостности Пруссии. Этот разрыв с унитаристской традицией немецких левых устранил одну из главных угроз существованию государства.
Все это не означало, что Пруссия могла вновь занять гегемониальное положение, которое она занимала в старой империи. Конечно, прусская администрация по-прежнему была самой крупной в Германии, прусская школьная система оставалась образцом для всех немецких земель, а прусская полиция была, после рейхсвера, самым важным силовым инструментом Веймарской республики. Национальное законодательство не могло быть реализовано без сотрудничества с прусской государственной, провинциальной и местной бюрократией.12 Но Пруссия больше не имела возможности оказывать прямое влияние на другие немецкие государства. Теперь существовала национальная немецкая исполнительная власть, полностью отделенная от прусского правительства; личный союз между канцлером Германии и министром-президентом Пруссии, столь важный для влияния Пруссии в имперскую эпоху, ушел в прошлое. Кроме того, впервые Германия обладала подлинно национальной армией (с учетом ограничений, наложенных Версальским договором) и министерской исполнительной властью, независимой от прусского контроля. С фискальным дуализмом старой империи, при котором государства-члены держали под исключительным контролем прямое налогообложение и финансировали рейх через систему матрикулярных взносов, также было покончено. На его месте возникла централизованная администрация, в которой налоговые полномочия были сосредоточены в руках правительства Рейха, а доходы направлялись в земли в соответствии с их потребностями. Таким образом, Пруссия, как и все остальные немецкие государства, лишилась своей фискальной автономии.13
Зимой 1918 года революционное движение оставалось нестабильным и внутренне расколотым. В левом движении существовало три основных политических лагеря: самый крупный - СДПГ большинства, составлявшая основную часть социал-демократической партии военного времени и ее массовый состав. Непосредственно слева от них находилась Независимая СДПГ (НСДПГ) - леворадикальное крыло старой СДПГ, отделившееся от материнской партии в 1917 году в знак протеста против умеренного реформизма ее руководства. Крайне левыми были спартакисты, основавшие в декабре 1918 года Коммунистическую партию. Их целью была тотальная классовая война и создание в Германии советской системы по большевистскому образцу. В первые недели революции СДПГ и СДПГ тесно сотрудничали в деле стабилизации нового порядка. И национальное, и прусское правительства возглавлялись коалициями СДПГ/СДПГ. Однако на практике сотрудничество оказалось сложным, в том числе потому, что СДПГ была крайне нестабильным образованием, чья политическая идентичность все еще находилась в состоянии колебания. Уже через несколько недель после революции партнерство СДПГ и НСДПГ было испытано на прочность спорами о будущем статусе прусско-германской армии.
Условия взаимоотношений между временным социалистическим руководством и военным командованием были определены в первый же день существования новой республики. Вечером 9 ноября председатель Совета народных представителей Фридрих Эберт позвонил по телефону первому генерал-квартирмейстеру Вильгельму Гренеру (Людендорф был уволен кайзером 26 октября ) и договорился о сотрудничестве в наведении порядка в Германии. Гренер обязался провести плавную и быструю демобилизацию. Взамен он потребовал от Эберта заверений в том, что правительство обеспечит безопасность источников снабжения, поможет армии поддерживать дисциплину, не допустит нарушения железнодорожной сети и в целом будет уважать автономию военного командования. Гройнер также дал понять, что главной задачей армии является предотвращение большевистской революции в Германии и что он ожидает от Эберта поддержки в этом вопросе.
Пакт Эберта-Гронера был неоднозначным достижением. Он обеспечил социалистическую республиканскую власть средствами для поддержания порядка и защиты от дальнейших потрясений. Это был большой шаг вперед для исполнительной структуры, которая не имела собственных значимых вооруженных сил и конституционных оснований для своей власти, кроме права на узурпацию, дарованного самой революцией. С этой точки зрения пакт Эберта-Гронера был проницательным, прагматичным и в любом случае необходимым, поскольку не было никакой правдоподобной альтернативы. Однако было и нечто зловещее в том, что армия ставила политические условия даже для выполнения неотложных задач, входящих в ее собственную компетенцию, таких как демобилизация. Здесь важна была не суть требований Гронера, которые были достаточно разумными, а формальное присвоение армией права вести равные отношения с гражданскими властями.14
Между армией и левыми элементами революционного движения существовало глубокое недоверие, несмотря
